Иоанна Хмелевская - Убойная марка [Роковые марки]

— Минутку, — тут уже Анита перебила меня. — Странно как-то получается. У меня может нечаянно вырваться? Значит, я эту тайну знаю?

— Знаешь только половину тайны. И не знаешь, что это тайна.

— Ну, подруга, ты меня заинтриговала. У нас как раз начинается коллегия, придётся мне опоздать на неё. Говори, только побыстрее.

— Ты получила от Гражинки письмо, посланное мне. И сохрани тебя бог проболтаться ей об этом!

Анита озадаченно молчала. Молчание угрожающе затягивалось.

— Ох, точно опоздаю, — наконец услышала я. — По всей вероятности, это означает, что ты получила от неё письмо, написанное мне?

— Именно. И Гражинка умрёт, если узнает об ошибке. Или сбежит на край света, что тоже нехорошо. А её письма я тебе не отдам.

— Почему? — изумилась Анита. — Раз оно писано мне.

— Но обо мне. И больше в нем ничего нет, только комплименты по моему адресу, которые я не намерена распространять. Для тебя, полагаю, ничего нового, ты меня знаешь с давних пор, причём с наихудшей стороны.

Анита явно заинтересовалась.

— Черт c ней, коллегией. С наихудшей, говоришь? Неужели? Возможно, ты и права.

— Ну вот видишь! — обрадовалась я. — На тебя можно положиться, не подведёшь. И всегда скажешь правду. Значит, ты меня и без Гражинкиного письма знаешь как облупленную, так что тебе письмо ни к чему. Мне же оно очень пригодится. Познай самого себя… или как там говорят? Осознание своих ошибок — первый шаг к их исправлению, не так ли?

— Очень воспитательное письмо, — похвалила Анита Гражинку. — Но ведь ты небось теперь будешь в претензии?

— Ни в малейшей степени, напротив! Ведь там написана чистая правда, причём все очень тонко подмечено, вот разве что написано в нервозном состоянии, так что выражения попадаются те ещё, но ведь это уже дело десятое. Если бы даже она собралась с духом и выложила мне правду-матку в лицо, наверняка сделала бы это культурно, интеллигентно вякала бы да мекала и не потрясла бы меня так, как вот эти простые суровые слова. Так что сама понимаешь. А кроме того, она меня любит, невзирая ни на что, и это весьма утешительно. Возможно, когда-нибудь я и дам тебе прочесть это письмо, надеюсь, к тому времени оно уже станет неактуальным.

Но чтоб она о нем не знала!

— Пожалуй, ты права, — поддержала меня Анита. — И ещё я усматриваю во всей этой истории некое предопределение свыше. Сразу после того, как я отправила тебе её письмо, я позвонила ей на сотовый, чтобы посмеяться вместе с ней над забавной ошибкой, но её сотовый был отключён. Потом мне что-то объясняли по-немецки, я не поняла и даже записывать не стала. Видимо, судьба нас хранила. Ну а теперь все, больше не могу говорить, обещаю тебе словечка не проронить, привет, я побежала!

Я облегчённо перевела дух, знала, на Аниту можно положиться. Теперь есть время как следует подумать и над тем, нельзя ли каким-то образом исправить причинённые мною неприятности кому-нибудь в прошлом. Увы, недостатка в таких несчастных не было. Да вот хоть бы тот нумизмат, у которого я совсем недавно увидела пресловутый брактеат Яксы из Копаницы. Отчётливо припомнился мой визит. У нумизмата был сильный насморк, не исключено, даже грипп, не исключено, я подняла его с постели и не оставила никаких шансов вернуться под одеяло, требуя немедленно предъявить мне знаменитый брактеат. Никаких «в другой раз»! Немедленно! Вынь да положь!

Разыскала телефонный номер нумизмата, позвонила, представилась и покаянно пробормотала:

— Я бы очень хотела извиниться перед паном.

— Передо мной? — изумился тот. — За что?

— За нахальство. Вы показали мне свой брактеат Яксы из Копаницы, потому что я вцепилась в вас, как репей в…

И тут прикусила язык. Не очень-то вежливо будет закончить фразу словами «собачий хвост».

Других не находилось. Пришлось переключиться на здоровье хозяина.

— А вы, вы тогда были нездоровы, наверняка я подняла больного человека с постели, монета могла и подождать, а я, как последняя…

Опять рвутся наружу явно бестактные слова. Пришлось снова оборвать фразу, тем более что нумизмат сам горячо заговорил:

— Минутку, шановная пани, минутку! Это явное недоразумение. У меня никогда в жизни не было такой монеты! Нет, нет, как я могу ошибаться, разве брактеат можно с чем-то перепутать.

Я остолбенело замолчала. Через минуту неуверенно уточнила:

— Я говорю с паном Юзефом Петшаком?

— Да, это я, но…

— Ну тогда все правильно. Именно у пана я видела эту идиотскую жестянку.

— Да как пани смеет брактеат Яксы из Копаницы обзывать идиотской жестянкой?

— Я имела в виду размер, — срочно пришлось оправдываться. — Со всем моим почтением к нумизматике, а особенно к нумизматам.

Именно у вас…

— Это невозможно, дорогая пани. Кому, как не мне, знать, что есть в моей коллекции, а чего нет! Хотя уже давно мечтаю заполучить эту монету.

— Так, может, вы брали её временно…

— Да какой нумизмат в здравом уме выпустит из рук такую драгоценность, пусть даже и на короткое время?!

— Не знаю. Во всяком случае, я её видела…

— Но не у меня, — уже раздражённо рявкнул нумизмат. — И понятия не имею у кого. Если шановная пани припомнит, буду очень признателен за информацию. Я бы тоже охотно ещё раз взглянул на эту жемчужину.

Я перестала упираться, письмо Гражинки тому виной. Подумала — опять поступаю бестактно, настаивая на извинении. Может, у человека есть причины отпираться от Яксы, может, у него сидит подозрительный элемент, вот он и отрекается, нумизматы ведь часто становятся жертвой грабежей и краж. А я опять вцепилась. Ну и характер, тьфу!

Да, приходится признаться, опыт с извинениями за прошлые бестактности не удался.

Стала припоминать следующую и наверняка опять бы отмочила глупость, да к счастью позвонила из Болеславца Гражинкина родственница. «К счастью», пожалуй, здесь выражение несколько неуместное, ведь женщина известила меня о преступлении. Бедная Гражинка только ступила на родную землю, как её тут же «арестовали», и до сих пор полиция не выпускает девушку из лап. И я должна обязательно что-то сделать, ведь это я направила её с заданием в дом, хозяйку которого убили!

Могла и не напоминать мне об этом, я и без того вся взвинтилась и на следующее утро, чуть свет, уже ехала в Болеславец. По дороге я кого могла известила о трагедии, сделала пару очень важных и полезных для дела звонков, внимательно следя за тем, нет ли где поблизости гаишников, поскольку разговоры по сотовому за рулём могут очень дорого обойтись.

Гражинку я обнаружила в палисадничке при гостиничном ресторане. Сидела она за столиком в полнейшей меланхолии, попивала пиво и, несмотря ни на что, была потрясающе красивой.

— Расскажи как можно подробнее обо всем, — потребовала я. — Убила её не ты, нужна нам с тобой её смерть, как холера. Хотела я приобрести коллекцию, а теперь даже неизвестно, кто её наследует.

— Кажется, сын племянника, то есть сына их старшей сестры, — вздохнула Гражинка. — И можно предположить, что он скорее бы продал коллекцию, чем покойница. Так что мотив какой-никакой у меня имеется.

Со свойственным мне темпераментом я обрушилась на подозреваемую.

— Да ты никак спятила! Выдумала мотив! Разве непонятно, что, убив бабу ради коллекции, ты бы похитила коллекцию, иначе зачем трудиться убивать? Где смысл? Где логика?

— Ну как же, — стояла на своём Гражинка. — Убив бабу, коллекцию я оставила специально, чтобы не возник мотив.

— Макиавеллизм какой-то, — пожала я плечами. — Выверты дурацкие.

— А хуже всего — сразу, совершив убийство, я драпанула в Дрезден. Могла прихватить с собой при этом разные другие ценные предметы, и потом ищи ветра в поле.

— Какие предметы?

— Да тут разное о покойнице говорят. Нет, ты погоди, меня послушай, я ведь, собственно, эту бабу знала многие годы. Не то чтобы знакомы были или часто общались, официально я с ней познакомилась, лишь когда приехала выполнять твою просьбу. А так, проживая долгое время в Болеславце у Мадзи, моей кузины, я с ней то и дело сталкивалась. То на улицах, то в магазинах. У её соседа Мадзя всегда покупала ранние овощи, за ними обычно меня посылали. Как-то раз я даже помогла Веронике снять развешенное ею во дворе бельё, как раз дождь начинался, так она после этого стала меня даже узнавать и здороваться. Приходилось мне пару раз бывать и у неё в доме. Именно у неё, к брату-коллекционеру я никогда не заходила, даже не говорила с ним.

— Так что ты хочешь сказать? — не выдержала я. — Ведь эта Вероника была бедна как костельная мышь, что у такой холеры можно украсть? И что за предметы ты могла вывезти за границу?

— Вот именно! — оживилась дотоле меланхоличная и какая-то заторможенная Гражинка. — А люди болтали, что Вероника просто была жуткой скупердяйкой, хотя на самом деле обладала немалым состоянием. В золото и доллары я не верю, но, может, оставались у неё какие-то семейные драгоценности, фамильное серебро, вообще что-то в этом роде. Да я и сама видела у неё два отличных серебряных подсвечника времён Варшавского княжества. Может, и другое что было, не знаю. Ну и нумизматическая коллекция. Ты лучше меня знаешь, что каждый филателист обычно и монетами интересуется, вот и у её брата тоже была нумизматическая коллекция, тщательно скрываемая от всех. И именно эти монеты кто-то искал.